Пока российские школьники возвращаются после пандемии за парты и заканчивают первый месяц учебного года, без доступа к общему образованию в Москве остаются десятки детей. Это дети беженцев и мигрантов. 关于, кто помогает им в российской столице, 在采访中 扇子 рассказала директор интеграционного центра «Такие же дети» Марина Обмолова.
Ежегодно тысячи иностранцев приезжают в Россию по самым разным причинам. Среди них есть семьи с детьми, которые бегут от войны и пытаются осесть в нашей стране в надежде на лучшую жизнь. И далеко не все из них обладают необходимыми для этого документами.
Неурегулированный правовой статус родителей бьет по детям. Именно по этой причине они не могут попасть в общеобразовательную школу.
Центр «Такие же дети» помогает семьям беженцев и мигрантов уже 25 年. Здесь ребенок может выучить русский язык и получить психологическую помощь.
关于, почему детям беженцев сложно попасть в российские школы и какая помощь нужна маленьким мигрантам, чтобы социализироваться в Москве, Марина Обмолова рассказала в интервью Федеральному агентству новостей.
Страны исхода, опасные для жизни
— Как появился центр?
— Это было почти 25 几年前. Во время чеченских кампаний большое число беженцев бежало сюда из Чечни. Люди приезжали, обращались в комитет «Гражданское содействие» (признан иностранным агентом. — 普里姆. ФАН.), который оказывает юридическую и гуманитарную поддержку. Пока они сидели в очереди, часто бывало такое, что детей некуда было пристроить. При комитете открылась небольшая комната, где волонтеры работали с детьми, играли и занимались с ними. В итоге из этой волонтерской истории вырос центр «Такие же дети». Изначальное название — Центр адаптации детей беженцев.
— Сколько детей и из каких стран сегодня являются воспитанниками центра?
— На данный момент у нас всего до 100 孩子们. Это очень плавающая цифра. Объясню, как дети вообще попадают к нам в центр на учебу. Как правило — из организаций, которые занимаются той же проблемой. Есть УВКБ ООН, есть «Гражданское содействие», есть «Российский Красный крест» и другие организации. Если к ним обращается семья, они могут отправить детей к нам. И мы их берем, если у нас есть места в группах. Либо это может быть сарафанное радио — семьи рассказывают о нас друг другу. Либо люди узнают о нас через Интернет, пишут и приходят к нам.
— Какие это страны?
— Средняя Азия, 非洲 (刚果, Камерун, Кот-д’Ивуар, Руанда), 阿富汗, 叙利亚. Сейчас кубинские семьи к нам обратились. В разное время это были и Филиппины, и Вьетнам. И каких стран только не было. У нас максимально широкая география. Если к нам обращаются — у нас нет никаких ограничений.
— Как я понимаю, среди воспитанников есть дети из зоны боевых действий.
— Конго, Камерун, Афганистан — это всегда история про то, что это «страны исхода, опасные для жизни».
— Им нужна психологическая помощь?
— Конечно. Но у нас нет кабинета психолога. Нет такого, что ребенок садится и рассказывает психологу, что он пережил. У нас есть группа, которую ведет психолог, — это группа для маленьких детей.
Основная проблема даже не в том, что ребенок пережил боевые действия. Она в том, 什么, когда такие дети приезжают сюда, у них очень плохие условия для жизни.
Они недоедают, им не хватает социального взаимодействия, часто они живут в многонаселенных квартирах. Это очень травмирующая история, ребенок находится в стрессе постоянно из-за этого. Мы работаем, 更快, с последствиями такого ежедневного стресса. Не могу выделить, что это связанно именно с боевыми действиями. 这与, что жизнь вообще у беженцев и мигрантов — очень тяжелая, условия для жизни — плохие.
Школы не для всех
— Чему ребенок может у вас научиться?
— В зависимости от запроса. 通常, это запрос на русский язык. Мы учим русскому языку и пытаемся создать систему, в которой ребенок может изучать те же предметы, что и в школе, если нам на это хватает ресурсов, волонтеров и координаторов.
— А в чем сложность найти языковые курсы для семьи беженцев или мигрантов?
— Проблема заключается вот в чем. К нам обращаются люди, у которых либо часто нет работы, либо нет возможности платить за курсы русского языка. Государственных программ и центров бесплатного обучения русскому очень мало. Есть проекты, которые занимаются чем-то подобным, но там есть свои ограничения. Мы занимаемся с детьми бесплатно. Методика преподавания есть, она существует. РКИ (русский как иностранный. — 普里姆. 扇子) — это целое направление. Отсутствуют просто государственные бесплатные курсы.
— Насколько я понимаю, у детей беженцев и мигрантов есть определенные проблемы на пути к поступлению в общеобразовательную школу.
- 是的. Есть проблема с тем, что детей без документов в школу не берут. Точнее — без регистрации. Конституция РФ гласит, что любой ребенок может учиться в школе — вне зависимости от его статуса, 从那个, откуда он приехал. По факту есть портал «Госуслуги», и чтобы устроить ребенка в школу, нужно зарегистрироваться здесь и выбрать школу. Чтобы это сделать, вам нужна регистрация по месту жительства. Как понимаете, некоторые из беженцев — это не зарегистрированные официально беженцы, 是人, которые подают заявление на получение статуса беженца и ждут, одобрят им его или нет. 如果不, они идут на процедуру обжалования отказа, и это может длиться годами.
У них нет регистрации. 事实证明, что их дети не могут попасть в школу.
Многие не знают, как выйти из этой ситуации. Если такие семьи обращаются к юристам, они дальше работают с этой проблемой. Но в целом ситуация такова, что таких детей массово не берут в школу. Не могу сказать, что мы пытаемся заменить им школьное образование, потому что у нас нет образовательной лицензии и с детьми занимаются волонтеры. Но мы стараемся хотя бы что-то им дать, какую-то образовательную поддержку.
— Команда центра — кто это? Кто занимается преподаванием?
— Преподаватели — это волонтеры на 100%. Наш центр вообще славится тем, что это волонтерская история. У нас очень маленькая команда: директор, координаторы и психолог, а все остальное — все, что преподается — это волонтеры. 人们, которые приходят и добровольно тратят свое время на детей.
— А кто поддерживает и финансирует работу центра?
— Центр существует на субсидии и гранты, у нас есть спонсоры. 我们看, что появляется грант — как обычно, на благотворительность — и мы стараемся в этот грант вписаться. Если выигрываем, получаем финансирование.
— Не могу не спросить: пандемия как-то повлияла на вашу работу?
— Мы столкнулись с тем, что не хватает техники. Мы получили от УВКБ ООН какое-то количество телефонов и развезли их по семьям. Им не хватало технического оснащения, чтобы заниматься дистанционно, потому что всю учебу мы перевели на этот формат. 许多 [из семей беженцев] столкнулись с тем, что лишились работы.
— Сталкиваются ли дети из таких семей с предвзятым отношением к себе со стороны общества?
— Сталкиваются. Россия — достаточно консервативна и, 怎么说, присутствует вот это: «Русские — не русские». 它, 我认为, 不是秘密.
— Как это можно изменить?
— Думаю, через образовательные и культурные, просветительские проекты. Нужно выносить в информационное поле и работать с этой темой. Мы делали совместно с музеями два года подряд большой фестиваль, посвященный этнокультурному разнообразию: с Музеем Москвы, музеем современного искусства «Гараж», Третьяковской галереей, УВКБ ООН. 这是一个例子. Я просто не вижу других путей. Если есть проблема, о ней надо говорить. Но говорить не в каком-то директивном тоне, 一个, 更快, расширять картину мира.
作者: Регина Пак
