Антон Волховский, известный зрителям как Волх, автор набирающей сотни тысяч просмотров программы «Одинокий Волх», задержался в студии. Нужно было переделать вступительный текст, который он придумал для завтрашней записи. Обычно Антон писал легко, но на этот раз что-то не складывалось. Казалось, всё это не раз уже было. Да и собственная манера ― полная раскрепощённость, вечная ирония по любому поводу ― тоже ему порядком надоела.
Впрочем, начальству нравилось. Нравилось, как он, молодой, остроумный, с непроницаемым лицом всё постигшего интеллектуала, разбирает события в стране и мире. Как он мягко, с подчёркнутой вежливостью ставит в тупик приглашённых знаменитостей. А сам при этом всем своим видом ― дерзким хохолком модной стрижки, красивой синевой глаз ― едва уловимо смеётся.
Телефон на столе задрожал. На экране высветилось милое, но всегда немного виноватое личико девушки-администратора, сидевшей на первом этаже рядом с охраной. Антон никак не мог запомнить, как её зовут: то ли Света, то ли Юля.
― Антон Владимирович, вас тут спрашивают.
Голос девушки был растерянным.
Никто на канале, кроме Светы или Юли, не называл Антона по имени-отчеству. И только эта хрупкая, немного жалкая девчушка с тех пор, как Антон стал звездой и число подписчиков его программы приблизилось к миллиону, упорно называла его Антоном Владимировичем.
Имя своё Антон не любил. Оно казалось ему книжным, школярским. Но так придумала мама ― тихая учительница из маленького городка. В честь своего любимого Чехова. И всякий раз, услышав мамино «Антоша», невозмутимый Волх испытывал смешанные чувства ― щемящую нежность к матери и насмешливое желание добавить: «Чехонте».
― Кому я там понадобился? ― весело спросил Антон.
― Господин не хочет представляться, ― докладывал высокий голосок. ― Говорит, что это сюрприз. И что он знал вашего отца.
Антон ответил не сразу. Недавняя весёлость пропала. Подумав, он сказал:
― Хорошо, пропустите.
Гость долго не появлялся. Потом он наконец открыл стеклянную дверь студии. Это был очень немолодой, полный седоватый человек маленького роста, с аккуратной бородкой. На нём был чёрный велюровый пиджак, из тех, что носили лет тридцать назад представители творческой интеллигенции. В руках он держал серый плащ.
― Если вы ко мне, прошу садиться.
Антон сразу заметил, что одежда на посетителе, хоть и выдержана в артистическом духе, поношенная. Воротник пиджака густо обсыпан перхотью. А на лице вошедшего играла странная кривая улыбка, с которой он осматривал всё кругом.
― Да-да, к вам, ― гость, шумно дыша и не переставая криво улыбаться, опустился на стул. Немного посидев, он заговорил медленно, будто декламируя, и при этом стараясь подавить одышку.
― Для начала позвольте представиться. Меня зовут Илья Руденко. Я композитор, автор и исполнитель песен, лауреат Грушинского фестиваля. ― Посетитель слегка замялся. ― Правда, лауреатом я стал в дуэте как музыкант и аккомпаниатор, но, думаю, значения это не имеет.
Он закашлялся. Его бледное одутловатое лицо затряслось. Достав клетчатый носовой платок, он вытер рот и продолжал.
― Кстати, о моих стихах в своё время весьма сочувственно отзывался поэт Чичибабин. Друзья из Харькова мне об этом сообщали. Вроде бы даже старик был в восторге.
Посетитель коротко усмехнулся и бросил на Антона испытующий взгляд, словно проверяя, не сомневается ли тот в его словах
― Чем могу быть полезен? ― спросил Антон, давая понять, что вступление затягивается.
― Так и я могу быть вам полезен! ― воскликнул гость и высоко приподнял брови, отчего лицо его сделалось высокомерным. ― Дело в том, что недавно я издал свою книгу. Она небольшая. Но в ней лучшее.
Он вытащил из кармана пиджака маленькую книжечку в мягкой обложке и положил её на край стола.
― Было бы замечательно и весьма полезно для ваших зрителей, если бы вы пригласили меня с моей книгой в свою программу. Кстати, она у вас замечательная! Смелая, ироничная, современная.
Он хвалил, но в тоне его слышалась насмешка.
― Спасибо, ― сухо сказал Антон. ― Но в моей программе…
― Понимаю! ― перебил посетитель. ― Не соответствую требованиям. Поскольку не звезда. Но я прошу сделать для меня исключение.
Он прищурился и пристально посмотрел на Антона.
Антон глянул на белую перхоть, обсыпавшую чёрный пиджак, и спросил:
― А откуда вы знаете моего отца?
― Видите ли, ― гость смущённо потупился. ― Дело в том, что я не знаю вашего отца. И никогда в жизни его не встречал. Но когда я увидел внизу эту хрупкую девушку с преданными глазами, а рядом с ней могучего, как скала, охранника, я понял, что меня к вам не пропустят ни при каких обстоятельствах. Поэтому пришлось пойти на эту небольшую хитрость.
Гость усмехнулся.
― Я тоже не знаю своего отца, ― медленно проговорил Антон. ― И никогда его не встречал.
Он посмотрел на белёсое небо в большом окне студии, потом перевёл взгляд на посетителя.
― Простите, у меня больше нет времени.
― Да-а… ― протянул посетитель, с сожалением качая головой. ― Мою проницательность вы не оценили. А ведь я с самого начала, как только увидел вас в интернете, за вашим остроумием и блеском угадал скрытую грусть. И сегодня там, на проходной, в нелепейшей ситуации меня буквально осенило: наверняка это грусть об отце, которого он никогда не видел! Это же трагедия мальчиков всего вашего поколения!
Антон посмотрел на одутловатое лицо, на сероватую бородку и представил, как берёт гостя за шиворот и выбрасывает в коридор.
― Не надо на меня так смотреть. Я ещё не сказал самого главного.
Антон молчал.
― Я хочу сделать признание. ― Посетитель покряхтел, глядя в пол, а потом сказал:
― Тридцать лет назад я убил человека.
Он опять быстро глянул на Антона и добавил:
― И на этот раз я говорю правду.
Антон листал сообщения в телефоне.
― А зачем вы это говорите мне? Такие признания делаются в другом месте.
― Ну, это место от меня не убежит, ― кривая улыбка снова заиграла на одутловатом лице. ― Но мне бы хотелось, чтобы вы первый узнали о моём преступлении. В этом вся идея.
― Какая идея?
― Видите, вы уже заинтересовались! Всё очень просто. Именно в вашей программе я делаю чистосердечное признание. И тогда вы представляете публике уже не безвестного барда, который на собственную пенсию издал свой жалкий сборник, а поэта-преступника! Убившего весьма известного человека. В результате у вас растут рейтинги, подписчики и всё, о чём мечтается.
Антон с досадой поморщился.
― Какого человека? О чём вы говорите?
― Сейчас я всё расскажу. Прошу не более десяти минут.
Он достал свой клетчатый платок, вытер вспотевший лоб и продолжил.
― Вы человек молодой и вряд ли представляете себе обстановку конца семидесятых годов. Это было время, когда бардовское движение переживало расцвет. Песни авторов-исполнителей пели во всех концах страны. В палатках, у костров, в научных институтах. Наиболее талантливые исполнители становились известны всей стране. Как раз тогда я написал ставшую весьма популярной песню «Сосны голубые». Не приходилось слышать?
― Нет, не слыхал.
― Понимаю, вам хочется скорее про убийство. Сейчас будет. Так вот, в те годы вдруг неизвестно откуда возник некто Андрюша. Такой себе кудрявый юноша с длинными пальчиками. Андрюша Стефанович. То ли учитель пения, то ли недоучившийся скрипач. Впрочем, это неважно. Важно то, что этот мальчик с каким-то примитивным провинциальным упорством стал выдавать одну за другой довольно прилипчивые песенки, которые всеми принимались с восторгом. Ну а когда его песню «Друг мой ёжик» передали по центральному телевидению, он, простите меня за отвратительный штамп, проснулся знаменитым.
Сильный приступ кашля прервал рассказ. Говоривший побагровел и стал задыхаться. Антон встал и налил в стакан воды из кулера. Посетитель сделал несколько глотков, шумно втягивая воздух. А когда кашель утих, снова заговорил, не замечая своего болезненного состояния.
― Как это часто бывает, рядом с невероятным успехом этого самого Андрюши сразу же забылись достижения других тоже талантливых бардов. В том числе забыли и о моих голубых соснах.
Он ненадолго задумался, как будто заново переживая прошлое.
― А ведь «Сосны голубые», скажу я вам, были ничуть не хуже этого самого «Ёжика». Ничуть! Впрочем, если вы сейчас подумали о заурядной зависти, вы ошибаетесь. Здесь всё гораздо сложнее. И убил я его совсем по другой причине.
Опять услышав тяжёлое слово «убил», Антон, словно очнулся.
― Что происходит? ― спросил он себя. ― Какое убийство? Почему я слушаю этого больного старика?
Но посетитель тут же заторопился.
― Переходим к делу! К признанию, так сказать. Итак, Андрей Стефанович стал знаменитостью. Со всеми прилагающимися последствиями. Интерес дам. Новые друзья, которые постоянно трутся рядом, слушают песенки и угощают. С этих угощений, собственно, всё и началось. Будучи весьма худосочного сложения, Андрюша быстро пьянел. При этом останавливаться не умел. И вскоре мы получили одарённого, но запойного алкоголика. Он стал срывать концерты. Приезжал на выступления пьяным. Организаторы прятали от него водку. Но почти в каждом городе находились доброхоты, умевшие перехитрить опекунов и напоить нестойкого гения. После этого были новые запои, неудачные попытки зашиться и, как следствие, инфаркт к сорока годам. Когда я увидел его в тот день, он уже мало походил на тонкого юношу, который некогда писал о ёжиках. Ранние морщины, обвисший живот, нездоровая краснота на лице. Помню, я ещё подумал: недолго же тебе, дружок, осталось гастролировать.
Посетитель хмыкнул и с вызовом посмотрел на Антона.
― Вам, наверное, рисуется кинжал или револьвер? ― он произнёс «рэвольвер».
― Нет, всё произошло иначе. Одним словом, однажды в Киеве, в зале консерватории, проходил большой концерт авторской песни. Зал арендовал наш благодетель, сам в прошлом бард, а ныне разбогатевший предприниматель. Отмечу, поскольку это важно: за кулисами в отдельной комнате был накрыт стол с выпивкой и закусками. Я выступал, естественно, в первом отделении, а Стефанович как звезда ― в самом конце второго. Поэтому времени свободного у него было много. Он довольно бодро прогуливался за кулисами. И когда я спросил нашего благодетеля, не опасно ли оставлять Андрюшу без присмотра, тот сказал мне, что Стефанович уже два года находится в твёрдой завязке. В общем, я выступил успешно и сразу направился в комнату с накрытым столом, так как хотел смочить горло. Андрей был уже там. Совершенно трезвый, с бокалом минеральной воды, он стоял у окна и что-то напевал себе под нос. Встретил он меня весьма радушно. Мы обнялись и разговорились. Я очень хорошо помню тот наш последний разговор. Он почти сразу стал нервным и неприятным. Нет, вначале всё было, как обычно. Поговорили о женах, детях, работе и прочем. А потом я сказал, что зрителей сегодня в зале как-то маловато. После этого он сделался ужасно серьёзным и проговорил с эдакой философской печалью:
― Так и должно быть. Мы это заслужили.
Если б вы знали, насколько нелепым и комичным был этот его тон мыслителя! Человеку, который за всю свою жизнь не прочёл и трёх книжек и просто в силу случайности научился складывать песенки про ёжиков, глубокомыслие подходило меньше, чем корове седло.
― Поясни, Андрюша, ― попросил я его, сначала довольно спокойно.
А он как-то заволновался, заходил возле стола, потом взял в руки маленькую бутылочку коньяка, налил в рюмку, но не выпил, а замер в раздумье.
― Понимаешь, ― говорит он мне заупокойным голосом, ― мы заглохли, потому что мы такие, как есть.
― Кто заглох? О чём ты? Можешь говорить яснее?
Эти его загадочные словеса начинали меня раздражать.
― Да всё наше движение… ― отвечает он, причём слово «движение» произносит с невероятным сарказмом и чуть ли не с отвращением. ― Весь наш большой дружный КСП.
Тут он презрительно крякнул и выпил налитую рюмку коньяка. А вслед за ней сразу же наполнил бокал и тоже выпил. Лицо его покрылось фиолетовыми пятнами, а глаза стали стеклянными.
― Понимаешь, старичок, ― говорит он мне с таким неприятным смешком, ― мы всегда были слабаками. Завидовали друг дружке. Один стишок нацарапал, проблеял под гитарку, а другому уже больно ― ах, ему хлопают, а мне нет!
Он говорил, кривляясь, ехидным тенорком и продолжал себе наливать. Я молчал и слушал.
― И вот всю эту завистливую муть мы впустили к себе в душу. И там что-то закрылось! Туда уже не мог попасть свет!
― Какой свет? ― не выдержал я. ― Алё! Чё ты несёшь?
Признаюсь, я почувствовал бешенство. А он тем временем опять схватил бутылку. Я видел, как дрожит его красная жилистая рука. Я понимал, что может случиться нечто ужасное. Но эта его болтовня про какой-то свет не давала мне покоя. Давно ходили слухи, что Стефанович увлёкся то ли религией, то ли другой какой-то чертовщиной, но я не придавал значения. И вот теперь этот недоучка пытался опорочить самое дорогое, что у нас было, ― авторскую песню! Крупнейшее явление культуры, о котором я уже тогда собирался написать книгу. Поверите, мне захотелось разорвать его на клочки. Огреть старой гитарой, лежавшей на подоконнике.
― Но суть даже не в этом! ― закричал он с пафосом, шатаясь, подошёл ко мне вплотную и стал смотреть широко раскрытыми глазами, как Вий в известном кинофильме. ― Да, мы прогнили от зависти! ― шептал он, дыша перегаром. ― И за это у нас отобрали талант. Но главная наша беда в другом! Наша главная вина в неблагодарности! Потому что мы пели о сосенках, о ежиках, о туманах и рассветах, а сами плевали в Него!
― В кого мы плевали? ― спросил я, чувствуя, что во мне всё дрожит.
― В Того, ― отвечает, ― Кто эту красоту сотворил! Мы говорили ему: Тебя нет! Ты выдумка! Ты нам не нужен! Нам бы лучше грамоту на фестивальчике или медальку с лентой через плечо!
Внезапно он замер, скривился от боли и стал падать на пол. Я подхватил его. Но он был очень тяжёлый, как мешок. Опустив его на пол, я увидел, что он хрипит и цепенеет. При этом он продолжал смотреть на меня и шевелить губами. Но ничего не было слышно. Взгляд его стал жалким и просящим. Нужно было звать на помощь. Нужен был врач. И я это понимал! Но я почему-то подошёл к окну. Не знаю почему. За большим окном был вечерний Киев. На тёмном небе мерцали крупные яркие звёзды. Мне даже показалось, что они мне весело подмигивают. И тут я как будто услышал вкрадчивый голос:
― А сейчас одна звёздочка погаснет…
Я обернулся. Стефанович лежал, скрючившись, и смотрел на меня своим стеклянным взглядом. Наши глаза встретились. Он перестал хрипеть, ещё немного посмотрел, а потом будто о чём-то догадался. И так, знаете, грустно улыбнулся. Потом он вытянулся и замер на полу, как шарик, из которого выпустили воздух. Собственно, так я его убил.
Посетитель замолчал. В студии, где они сидели с Антоном, стало тихо. Антон ещё несколько минут машинально листал сообщения. Затем он спросил:
― Вы ещё что-то хотите сказать?
― Нет, я закончил.
― В таком случае, чего вы ждёте?
― Хочу узнать, на какой день вы приглашаете меня в вашу передачу.
Гость попытался улыбнуться, но по его бледному вспотевшему лицу было видно, что он устал.
― Приглашения не будет, ― сказал Антон.
― Вы в этом точно уверены?
― Точнее не бывает.
― Выходит, старики из прошлого вас не интересуют, ― гость неприязненно посмотрел на Антона, и в его голосе послышалось что-то похожее на угрозу. ― Вы нас презираете, как супермен из телевизора.
― Нет, ― сказал Антон. ― Просто я не люблю авторскую песню.
Давнее воспоминание, несколько раз приходившее, пока посетитель вёл свой безумный рассказ, опять всплыло в памяти Антона. Ему шесть лет. Он с мамой в лесу на пикнике. Мама молода. На ней светлое платье в сиреневых цветочках. Горит костёр, а вокруг сидят незнакомые шумные люди. Некоторые из них с гитарами. Они поют и шутят. Но шуток их Антон не понимает. Зато он замечает, что всякий раз, произнеся какую-нибудь фразу, бородатые мужчины в кедах победно и вместе с тем испытующе оглядывают окружающих. Мама смеётся негромко и стеснительно. А он, Антон, с тревогой посматривает на мужчин. Слушает их пение и смех. И ему почему-то тяжело и стыдно. И уже потом в электричке, когда он спрашивает маму, кто из них его отец, и мама отрицательно качает головой и говорит, что отца там не было, Антон испытывает облегчение.
― При чём здесь авторская песня! ― злобно заговорил посетитель. ― Дело, уважаемый, вообще не в песнях! Тут, если хотите знать, вопрос власти. Не понимаете? Власти над душами людей. Ведь когда они смотрят на вас с восхищением, они как бы отдают вам себя. Признают ваше превосходство. Они зависят от вас! И от этого вы испытываете невероятное наслаждение. Кайф, как сказали бы наши юные современники.
Приступ кашля опять напал на него. В груди засвистело. Но он продолжал говорить, даже задыхаясь.
― А, кроме того, вы ощущаете свою значимость! Вы особенный, не такой, как все! Да, наш нетрезвый покойник был прав. Мы мечтали о славе. Эта мечта в сердцевине всего ― ёжиков, туманов и всяких там лесных солнышек! Потому что слава даёт власть! Ну а если тебе перестали аплодировать? Если тебя забыли? Тогда тебя нет! И ты, естественно, ненавидишь существо, из-за которого ты лишился самого важного. Уверяю вас, мы все тогда были готовы на убийство! Только не все это осознавали. И не ухмыляйтесь, молодой человек. Вы такой же! Есть у вас подписчики ― вы звезда, а нет их ― вы ноль!
Он остановился, но было видно, что внутри у него ещё что-то бурлит и бродит.
― Я и не думал смеяться, ― сказал Антон. ― Здесь смешного мало. Я хотел спросить…
― Хотите спросить, за что я убил этого несчастного алкоголика? Вы ещё не поняли? Я убил его из ненависти. Он попытался унизить и опорочить то, чем мы жили! То, чем я жил! Конечно, когда-то я завидовал и подражал ему. А когда на сцене он косноязычно представлял свою очередную песенку, я весь сжимался и надеялся на его провал. Но корень моего преступления не в зависти. А в том, что своими безграмотными мракобесными речами он залез в глубину моей жизни, чтобы перечеркнуть её. А этого я допустить не мог. И поэтому прервал его жизнь.
Он наконец утих и, обмякнув, откинулся на спинку офисного стула. Антон, стараясь не смотреть на сидевшего напротив, спросил:
― Не жалеете о том, что сделали?
― Вы говорите о муках совести? Разочарую вас. Совесть, дорогой мой, это всего лишь набор психических реакций. Остальное ― фантазии и суеверия. Так вот, меня эти фантазии не беспокоят.
Они ещё немного посидели молча. Небо за окном темнело и становилось вечерним.
― Хорошо, а зачем вам моя программа? Ну, покажете вы свою книжку, скажете ваши слова, поднимется шум. Что это изменит?
Посетитель печально улыбнулся.
― Я болен, молодой человек. Как вы уже, наверное, догадались. И меня скоро не станет. Ни в какую загробную дребедень я не верю. Мы живём только здесь и сейчас. Если хотите, мы то, что мы переживаем. Захотелось ещё раз пережить давно забытое. Побыть в центре внимания.
― Ничем не смогу вам помочь, ― твёрдо сказал Антон.
Гость опустил, голову и едва слышно покряхтел. Улыбка его опять стала кривой.
― Это ваше последнее слово?
― Самое последнее.
Антон посмотрел на дверь.
― Тогда вы не оставляете мне выбора.
Сказав это, исполнитель авторских песен снова запустил руку в карман пиджака, покопался там и вытащил небольшой пистолет, который навёл на Антона.
― А вот и рэвольвер. Что вы теперь скажете?
Пистолет был чёрный, аккуратный, с матовым оттенком. В руке посетителя он немного подрагивал.
― Мне терять нечего. У меня четвёртая стадия онкологии. Прогнил, как сказал один непочтительный покойник.
Антон смотрел на короткое дуло, наведённое на его грудь. Страха он не чувствовал. Хотя пистолет, начищенный и явно тяжёлый, похоже, был настоящий. Антон не двигался, рассматривая серые сухие волосы и густую перхоть на пиджаке.
В этот момент посетитель нажал на курок.
Послышался щелчок и над дулом вспыхнул огонёк пламени. Это была зажигалка.
― Хотелось пошутить на прощанье. А заодно посмотреть, как такая крупная звезда задрожит передо мной и замерцает.
Он беззвучно засмеялся.
Антон резко встал. Гость тоже встал и, суетливо прижимая плащ, стал пятиться к выходу.
Однако у самой двери он резко остановился. Слегка пошатнувшись, он схватился одной рукой за дверную ручку, а другой за сердце. Несколько секунд он так стоял, а потом опустился на колени.
― Что с вами? ― спросил Антон почти уверенный, что это очередное притворство.
― Нет-нет, ― сейчас пройдёт ― проговорил гость, хотя лицо его побелело, а голова бессильно склонилась на грудь.
Антон взял стакан с недопитой водой и быстро подошёл к стоявшему на коленях. Тот снизу посмотрел на Антона, затем на воду. С висков у него стекали струйки пота.
― Это было бы совсем неоригинально, ― проговорил он слабым голосом, ― ещё и умереть, подражая ему.
Он отпил немного воды из стакана и, болезненно кривясь, встал на ноги.
― И запомните, милейший. Никакого раскаяния у меня нет. Никакого. С этим и ухожу.
Он хохотнул.
― Ухожу, в смысле, домой. А вы что подумали? Туда?
Он посмотрел в потолок.
― Там ничего нет. Примитивная сказка для лишённых интеллекта.
Посетитель открыл стеклянную дверь и пошёл по коридору к лифту.
Антон вернулся к столу. На краю стола лежала маленькая книжечка. Антон вспомнил велюровый пиджак с перхотью и, преодолевая брезгливость, взял книжку в руки. На обложке он прочёл название ― «Музыка души».
Антон немного подержал книжку в руках. А потом бросил её в корзину для мусора.
После этого он подошёл к окну и раскрыл его, резко дёрнув раму. Ему казалось, в комнате очень душно. Антон стоял на ветру, вдыхая вечерний воздух.
Затем он достал телефон и нажал номер матери.
― Я слушаю, ― ответил далёкий тихий голос.
Антон вздохнул и сказал:
― Мама, это я, Антоша.
Ян Таксюр,