Популярная шведская художница Дине Мальмстрем в интервью корреспонденту Федерального агентства новостей назвала США и страны НАТО главными виновниками миграционного кризиса в Европе.
Беседа состоялась в квартире Мальмстрем в районе Стокгольма Ринкебю, который из-за огромного количества мигрантов называют здесь «Могадишо». Тем не менее, Дине считает претензии к мигрантам преувеличенными. Она винит в их проблемах шведское государство, условный Запад или распад СССР, но только не самих мигрантов.
Заметим, согласно официальной статистике Миграционной службы Швеции, из 200 тысяч мигрантов лишь 500 человек работают, что составляет 0,3% от всех зарегистрированных в стране беженцев. Остальные живут на пособия и все чаще совершают преступления против своего ближайшего окружения или даже против соседов-шведов.
У корреспондента ФАН сложилось впечатление, что Дине Мальмстрем испытывает полноценный «стокгольмский синдром», фактически находясь в заложниках у десятков тысяч своих цветных соседей. Этих соседей художница, кстати, рисует, превратив свою квартиру в настоящую художественную галерею.
К нам приезжают из стран, где воюют США
— Дине, расскажите о себе. Чем вы занимаетесь?
— Я всю жизнь работала в медицине, с психическими больными. Если вы знаете, у нас закрылись все психбольницы, и вместо них устроены групповые квартиры для психически больных. Я работала здесь, недалеко, там жило несколько больных, и я там работала. Мой папа был художником, здесь родились четыре мои дочери. В юности я изучала искусство, но только сейчас, когда я уже на пенсии, стала писать картины. Я живу здесь с 1972 года, когда тут были везде новостройки.
— А что это за район? Чьи здесь дома, кто здесь живет?
— Это один из районов «миллионной программы» (The Million Programme — название амбициозной жилищной программы, реализованной в Швеции между 1965 и 1974 годами правившей Социал-демократической партией для предоставления каждому гражданину жилья по доступным ценам. — Прим. ФАН). Здесь живут 16 тысяч человек, и подавляющее число квартир здесь являются муниципальными. Средние доходы в этом районе самые низкие в Стокгольме. Население здесь достаточно молодое, и очень высока доля мигрантов. В самом начале этот район назывался «Турецкая деревня», а сейчас его зовут «Маленький Могадишо».
— Так было всегда? С какого времени здесь появились мигранты?
— Так было всегда, с момента постройки района здесь была очень высокая доля мигрантов. Сначала сюда приехали турки, потом греки и югославы, финны, конечно. Здесь всегда жила некоторая доля шведов. Из них какое-то количество через некоторое время удрали отсюда. Но есть определенное число шведов-ветеранов, которые всегда жили здесь, как и я. И национальность приезжающих сюда отражает события в мире. То есть там, где воюют Соединенные Штаты, — оттуда мы и получаем мигрантов. Если путч в Чили — приезжают из Чили, из Аргентины, из Латинской Америки. Потом — Эритрея, Иран, Ирак, Сомали. Поэтому все эти группы беженцев по очереди, в зависимости от того, где идет война, приезжают к нам.
— То есть у шведов есть понимание того, что эта волна миграции вызвана войной в Ливии, войной в Сирии, в Ираке?
— Это, конечно, не единственная причина, но это все время было важным моментом, что все эти люди в большей мере являются беженцами от разных войн в мире. И активисты из числа мигрантов устраивают здесь митинги в поддержку своих там, дома. Некоторые заключили смешанные браки со шведами и стали даже привлекать шведов к этой своей деятельности.
Но, несмотря на все, у нас всех здесь есть чувство, что это «мы», что мы все вместе здесь живем и разделяем это место в мире. И здесь было очень мало противоречий между разными этническими группами. Были, конечно, проблемы с богатыми и бедными, но с разными национальностями — меньше.
В Ринкебю мигрантам не надо учить шведский язык
— Из ваших слов становится ясно, что Швеция — очень толерантная страна, а шведы — очень гостеприимный народ. Но, например, в Стокгольме все районы в такой же мере заселены мигрантами? Или ваш район выделяется?
— Я считаю, что есть достаточно высокая толерантность именно в тех местах, где живут иностранцы, где сильно смешанное население, а боязнь перед иностранцами-мигрантами прежде всего там, где их нет.
— Могу сказать, что, первый раз приехав сюда, в Ринкебю, и выйдя из метро, я подумал, что попал в маленькую Африку — в Могадишо, как вы говорите. Я не увидел вечером здесь, в буквальном смысле этого слова, ни одного белого человека. Как вы здесь уживаетесь? Есть ли между вами конфликты?
— Может быть, я не тот человек, который должен отвечать на ваш вопрос, потому что те, которые больше всех боятся и считают, что эта миграция, особенно «черная», понижает безопасность, чувствуют страх перед этим, — они здесь не живут. Я, которая всегда здесь жила, прошла через все волны миграции, сейчас активно участвую в союзе родителей, активно в школе помогаю ученикам, я знаю, что сейчас в тех народных союзах, народных движениях, которые есть в Ринкебю, движущей силой являются сомалийцы. Сейчас сомалийцы играют тут ту роль, которую раньше играли чилийцы, а еще раньше — греки.
Для меня это просто новая глава старого романа. Поскольку раньше много критиковали Ринкебю и называли Ринкебю чуть ли не главной социальной проблемой в Швеции, люди реагируют на это. Некоторые удирают отсюда как можно быстрее, другие остаются здесь и окапываются, держатся коллективно и защищаются коллективно. И всего, что здесь есть, они достигли вместе.
— То есть какая-то интеграция здесь происходит?
— Разумеется, что, если доля мигрантов такая высокая, как здесь, тогда интеграция, конечно, страдает. Многим здесь в районе не понадобится шведский язык, они могут здесь прожить свободно без знания шведского языка. И многие сомалийцы рассказывают о том, что когда они впервые попали в Швецию, в другие места — в маленькие деревни и городки, то там они учились шведскому языку, там они действительно интегрировались. А когда они приехали в Ринкебю, к «своим», то дальше изучать язык не требовалось. Скажем, работа в ресторанах — единственная работа, которая здесь предлагается. И если там твои товарищи говорят по-арабски и по-испански, то зачем тебе тратить массу времени на уроки шведского? Так что это реальная проблема.
Но тут тоже есть зависимость от профессии. Если ты, например, работаешь водителем автобуса, то ты должен говорить по-шведски, а если ты в ресторанчике вообще не общаешься со шведами — тогда не надо. Со стороны властей есть некоторая двойная мораль. Они говорят мигрантам, что вы должны учиться шведскому, вы должны быть способны написать «роман» на шведском языке, чтобы получить те удостоверения, которые требуются для получения хорошей работы. Но на самом деле они попадут в ресторан, на кухню или [станут] уборщиками. Одновременно с этим разные предприятия могут пригласить людей из Польши, например, чтобы ухаживать за кустами или перекрасить какой-то район. Поляков, которые вообще не знают ни одного слова по-шведски. Поэтому мигранты чувствуют некую несправедливость в этих преувеличенных требованиях к ним.
Миграция: за и против
— На ваш взгляд, все ли правильно сделало шведское правительство, пустив в страну такое количество мигрантов? Нет ли здесь социальной несправедливости по отношению к шведам?
— Конечно, есть разные точки зрения на эту проблему. Возможно, я не репрезентативна, чтобы говорить за весь шведский народ. Есть разные группы шведов. Есть группы, которые не общаются с иностранцами и поэтому чувствуют страх перед ними, и склонны вообще закрыть все двери перед ними в Швецию. И, наоборот, есть люди, которые чувствуют и испытывают страх перед мигрантами и готовы открыть все двери из представлений о гуманности. И есть те, которые живут среди мигрантов и разделяют их проблемы, в том числе те проблемы, которые возникают, когда не регулируется миграция, они селятся в пригородах Стокгольма, Гетебурга и Мальме. Я сама считаю, что в большой степени сюда приезжают мигранты из-за войн, в которых Запад и сама Швеция принимали участие и поддерживали.
Например, приток беженцев из Сирии — это просто последствия того, что Запад поддерживал террористов в Сирии и некуда было деваться гражданскому населению. Они сначала стремились в Турцию, потом в Швецию. И в этом отношении, можно сказать, что вот этот самый большой приток беженцев — это последствия западной политики, и я осуждаю эту политику. Я не осуждаю саму миграцию как следствие, я осуждаю причину — что кто-то начинает эти войны, а мы потом расплачиваемся.
Есть вид миграции, против которой я. Это когда работодателям дают право импортировать рабочую силу без ограничения. Например, если ты хочешь привлечь людей из южной Европы или Африки, чтобы те занимались уборкой или мыли посуду в ресторане за 40 крон в час (около четырех долларов. — Прим. ФАН), — это возможно сегодня. И поскольку это люди зависимые, бедные люди — они готовы работать за копейки. И такое происходит каждый день. И это подрывает шведский рабочий рынок, все страдают от этого.
И совсем другая вещь — это право на убежище, которое записано в положениях ООН и так далее. Это надо уважать. Я считаю, что Швеция соблюдала эти международные права очень хорошо, хотя либерализм, неолиберализм, плохо влияет на нашу возможность принимать беженцев. Я знаю людей, которые живут вокруг, я знаю, что это бедные эмигранты, они не живут в люксах, в роскоши в Швеции. Они получают примерно 2200 крон (около 220 долларов. — Прим. ФАН) на человека в месяц плюс квартиру. Есть, конечно, и шведы, которые живут на таком же уровне и даже ниже по каким-то обстоятельствам, но в принципе это не роскошь — это не тот уровень, который должен вызывать критику. Но поскольку я здесь долго живу, я могу сказать, что стало жить хуже, чем в 80-е годы. Сегодня многие люди живут хуже, чем в 80-е.
— И все-таки, продолжая тему льгот. Беженцы получают сразу какие-то дотации от шведского государства. Эксперты подсчитывали, что дотации на мигрантов, которых приняла Швеция, обходятся бюджету примерно в 1,5% ВВП. Это большая сумма для любой страны. Мигранты сразу получают жилье, между тем молодые шведские семьи могут ждать муниципального жилья 10–15 лет. Это разве не вызывает напряжение в шведском обществе?
— Это не совсем правильно. Приезжающие, которые ищут политического убежища, они получают 2200 крон в месяц и этого недостаточно, чтобы жить нормально. Первое время они живут в бараках — не в Ринкебю, а где-то по стране есть такие бараки. А когда они приезжают сюда, они продолжают жить на 2200 крон в день, они должны на эти деньги питаться, как правило, это рис, консервы, яйца. Они небогато живут. Главная проблема, как я вижу, — это классовое различие между теми 20% населения, которые владеют 90% имущества, и остальными. А что касается разных дотаций от государства — первое время ты получаешь 2200 крон, потом ты получаешь другое пособие, чуть побольше, но это когда ты уже получишь политическое убежище. Это для тех, которые не имеют больше никаких других источников доходов. У тебя не должно быть имущества, тогда ты получаешь это пособие. Потом, когда ты больше интегрируешься в общество, ты получаешь страховку от безработицы, но это тоже какой-то минимум. Пока ты ничего не заработал, ты в самом низу по расчетным таблицам. Поэтому все деньги, которые государство платит мигрантам, они все уходят в потребление: они покупают еду и одежду и так далее. Это помогает экономике.
А на другом конце общества находятся богатые, которые даже не знают, куда девать свои деньги. Они ремонтируют регулярно свои особняки, свои роскошные квартиры, меняют кухню каждые три года и, кстати, они это делают с государственными пособиями. Если я, например, меняю кухню за 10 тысяч долларов, я получаю как минимум 500–1000 долларов в виде дотации от государства. Так что на самом деле богатые семьи в богатой части Стокгольма получают гораздо больше государственных пособий. Это можно доказать на цифрах — это не выдумки.
Я приведу пример роскошной жизни на другом конце шведского общества. Например, недавно один известный человек устроил себе свадьбу в Израиле и пригласил туда 60–70 человек, нанял самолет, чтобы отвезти гостей туда. Стоило это, наверное, несколько миллионов, но для него это было абсолютно ничего. В другом конце общества один мой знакомый вынужден жить на даче. Он потерял работу и попросил о пособии, потому что у него двое детей. И ему отказали: заявили, что вначале он должен продать свою машину. Машина стоила 2500 крон, он ее продал, но, тем не менее, не получил пособие. Его старая мама должна спасать его на свою пенсию.
Так что здесь есть бедные эмигранты и есть бедные шведы. И у нас есть достаточно большая партия, которая использует эти противоречия, использует этот вопрос с мигрантами, чтобы устроить эти противоречия между этими группами. Они говорят бедным шведам: «Смотрите, как хорошо живут эти мигранты». И показывают на отдельные примеры. И одновременно здесь есть шведы, которые делают огромные прибыли именно на мигрантах: строят эти деревни для приема беженцев и воруют долю этих государственных пособий. Я думаю, что по политическим причинам они искажают взгляд на эту проблему.
Разборки местных банд
— В соцсетях полно упоминаний о росте уровня преступности в Швеции. И этот рост эксперты связывают с количеством мигрантов. Что вы можете сказать? Есть такое явление или нет?
— Насчет взрывов, которые происходят в Швеции, я уверена, что это отдельная проблема, связанная с экстремистами.
— Экстремистами из числа мигрантов?
— Нет, скорее, это отдельная проблема, связанная, я считаю, с правым экстремизмом в Швеции. Об этом лучше спрашивать у полицейских. Частично это может быть связано с бандами байкеров. Это одна вещь. Если говорить об изнасилованиях, я могу сказать, что за все 40 лет, что я прожила здесь, а также бывая в соседних районах Тенста и Урсвик, я ни разу не пострадала от преступления. Меня не грабили и не насиловали. Хотя нет, один раз мою квартиру обокрали, когда я забыла закрыть окно. И два раза я слышала о кражах в Урсвике.
Поэтому я не узнаю те картины, которые рисует нам пресса, особенно принадлежащая шведским демократам. Но я признаю, что есть проблема с молодыми, которые выходят из школ без всяких перспектив, и бывает, что сомалийские мамы жалуются на шведских детей. Они считают, что шведские дети вышли из-под контроля, много смотрят американских фильмов, в их среде ходят наркотики и так далее. В результате сколачиваются разные банды, которые воюют между собой за рынки наркотиков. Мы боремся с этим, у нас есть Дом союзов, где мы встречаемся — все эти местные союзы разного рода. И у нас еще есть Дом молодежи, куда я тоже регулярно хожу, чтобы общаться с молодежью. То есть, больше всего как раз молодежь, эти молодые мужчины, страдают от насилия между своими.
— Я правильно вас понял, что внутри иммигрантских сообществ образуются банды, преступные группировки, которые устраивают войны между собой?
— Да, в основном из-за наркотиков. Доказано, что больше всего употребляют наркотиков в верхах общества среди состоятельных людей. Употребляют героин и другие модные наркотики. А продают наркотики подростки отсюда, и они воюют между собой из-за распределения рынков сбыта. Некоторые из них имеют мечты стать большими гангстерами, вся эта рэп-культура поддерживает их в этом. Например, недавно здесь убили человека из Камеруна — 20-летного парня. Его убили свои. Мама у него была финка. Его убили свои же товарищи из-за того, что подозревали, что он предатель, что он дал кому-то информацию.
— Еще один вопрос, касающийся мигрантов. Не пытаются ли они установить здесь свои правила? Я признаю, что каждый человек может жить так, как он привык — это его полное право. Например, жить по законам шариата. Есть ли у вас случаи, когда выходцы из консервативных мусульманских стран начинают распространять эти законы на других, начинают указывать, как нужно себя вести, как одеваться и так далее?
— Насчет изнасилований… Тут трудность заключается в том, что шведское законодательство сильно изменилось. То, что называлось изнасилованием в моей молодости, — это совсем другое, чем сейчас. Поэтому очень трудно определить реальный тренд. Я никогда не слышала про изнасилование в моем районе. Насчет убийства — да, такое было. Насчет законов шариата у меня нет примеров, что они пытались установить тут законы шариата над собой или в районе: такого никогда здесь не бывало.
Проблема в том, что пропаганда шведских демократов и пропаганда левых феминистов тут совпадают. Они утверждают, что исламисты сильно угнетают окружение, поэтому преувеличивают ситуацию, играют с разными цифрами изнасилований. Левые очень много говорят о насилии чести, когда мораль и этические принципы некоторых мигрантов заставляют их использовать насилие. Это насилие чести распространено у курдов, например, на Балканах бывает у албанцев. Кстати, я где-то читала статистику, что число убийств мужчин в Швеции с 50-х годов выросло в два раза, а число смертей женщин от насильственных причин не изменилось.
У СМИ — своя реальность
— А насколько можно доверять официальной статистике у вас? И еще — нет ли у шведской прессы «синдрома замалчивания проблемы мигрантов»?
— Насчет статистики — цифры убийств и смертельного насилия трудно фальсифицировать, поэтому я им доверяю. И я понимаю, что иногда убийства могут происходить. Тем не менее, в этом районе я могу вечером выйти спокойно на улицу. Мой аргентинский товарищ говорит, что о своей стране он не может такого сказать. Здесь много легенд и мифов, которые выращивают и поддерживают правые и левые.
Например, есть очень известный случай с курдской девушкой Фатиме: ее родственники убили ее в Уппсале, но жила она здесь. А в результате СМИ связывают ее смерть с нашим районом. Действительно, произошло убийство чести в этом районе, но это был совсем другой случай, о котором не пишут почему-то. Здесь жила турецкая пара, и про мужчину знали, что он спит с другими женщинами, и в один прекрасный день, когда он сидел в кафе на площади и пил кофе, к нему подошли братья жены и открыто его убили ножами перед публикой. Но об этом не пишут СМИ, потому что это семейное насилие, которое есть и среди шведов, и среди турок, и среди всех групп. Самая большая категория убийств — это семейные убийства.
— И все-таки, насколько правдоподобно и адекватно отражает шведская пресса проблему мигрантов?
— Я не чувствую никакого доверия к нашей прессе. Разница между моей реальностью и реальностью газет — огромна.
— Вы общаетесь с беженцами в вашем районе. Можете рассказать о них?
— У нас есть человек, его зовут Аги Фара. Он очень важный человек здесь, его называют здесь «папа района», папа всего Ринкебю. Он является очень положительным образцом для молодых. Еще есть у нас так называемые вечерние прогулки женщин. Это союз женщин-мигрантов, которые гуляют по району по вечерам, чтобы наблюдать, чем занимаются местные дети. Есть также Драган из Черногории, который часто рассказывает свои истории о Балканах, — тоже известный человек в районе. Есть очень много хороших людей.
— Вы живете в этом районе очень давно. Как вам кажется, мигранты, которые проживают здесь, они как влияют на социальный статус и положение других людей, живущих в районе? Как изменился уровень образования, медицины и так далее?
— С 90-х годов я замечаю очень много отрицательных процессов. И так совпало, что это началось после распада Советского Союза. Вряд ли здесь есть взаимосвязь — скорее, это совпадение. Но в то время у нас началась волна неолиберализма. Политики вместо того, чтобы развивать коммунальные услуги, стали приватизировать очень много социальных услуг, а то, что осталось в руках коммун и государства, — там стали сберегать деньги. Это стало определенным спортом — урезать деньги. И все это привело к разрушительным последствиям.
Из положительного в нашем районе это, прежде всего, добровольная деятельность, общественная деятельность, которая тут развивается. Сейчас в ней очень много людей: может быть, больше, чем было раньше. [Они] участвуют в разных союзах, чтобы противостоять сокращению социальных услуг, чтобы, например, спасти библиотеку, которую политики из Стокгольма все время хотят то ли закрыть, то ли сократить. И чтобы защищать школьные услуги. Так что эта армия волонтеров внушает надежду.
Во время выборной кампании [президента США Дональда] Трампа он произнес известные слова: «Посмотрите на Швецию». Это было точно про то, что случилось тогда в Ринкебю. Здесь действительно тогда горели машины — подростки сожгли несколько машин около площади. Молодежь кричала, что в них стрелял полицейский: один полицейский выстрелил в подростка, но не попал. Но, тем не менее, они были очень возбуждены и сожгли машины в качестве мести. Но что произошло потом? Этот Аги Фара пришел чтобы успокоить молодежь. Пришла женщина — владелица небольшого магазина. Она тоже прибежала и стала успокаивать их. Один имам местный пришел, он освободился на работе в прачечной, чтобы прийти. Они звонили полицейским, но там отвечали, что пусть все горит — «когда все закончится, мы приедем». Поэтому пришлось гражданским людям самим разбираться, остановить насилие и взять ситуацию под контроль. Это были единственные беспорядки, которые я за 40 лет сама здесь видела.
Автор: Записал Игорь Петрашевич специально для ФАН из Стокгольма
