Ну вот, новый российский кошмар: поправки в закон об образовании. Де-факто, госконтроль за независимым просвещением. Сотни тысяч подписей под петицией протеста, но все без толку. А параллельно — второй закон, требующий лицензирования экскурсоводов.
Тут возмущения меньше, в основном в профкругу, но важен не масштаб, а сам факт. Кто будет, спрашивается, лицензировать Татьяну Мэй, Льва Лурье или Евгения Везенина? Подобострастные государственные тихари, которые двух слов публично связать не могут, поскольку язык занят вылизыванием государя?
Я, с одной стороны, как все: сильно возмутился законом об образовании и подписал петицию. Но, с другой стороны, не как все: смолчал по поводу лицензий для гидов, хотя сам когда-то экскурсии по Питеру водил.
Просто ко всем действиям русской власти я подхожу с простым критерием: возможно ли такое на Западе?
С этой точки зрения контролировать дополнительное образование — плохо. Нигде на Западе я про такое не слышал. В Германии крупнейшая просветительская организация — Volkshochschule, «Народная высшая школа», где учат всему на свете, от древнегреческого до японской кухни, — это вообще общественное объединение. Оно само решает, что и как преподавать.
А вот частные экскурсоводы и в Германии, и по всему миру лицензируются, как, кстати, и в Эрмитаже или Русском музее. Можно, конечно, попробовать водить группы в Европе и без лицензии. Писатель Юрий Малецкий, эмигрировавший в 1990-х в Германию, написал роман «Группенфюрер» о жизни такого экскурсовода. Герой сидит на социальном пособии, а экскурсиями подхалтуривает. Но — рискуя нарваться на штраф, а то и суд.
Поэтому меня подобное требование не сильно возмущает. Ну будет ведать лицензиями какой-нибудь «Дом культуры Льва Лурье», договорится со Смольным, для которого это лишняя головная боль. Но в истории с экскурсиями действительно есть момент, который меня напрягает, причем давно и сильно. Настолько сильно, что мне не раз хотелось послать куда подальше культурную столицу России со всеми ее высокодуховными жителями.
Сейчас объясню.
Есть в Питере знаменитый Толстовский дом на Фонтанке. В его дворах снимали «Шерлока Холмса» и «Зимнюю вишню». Киношникам там нравилось то же, что и всем: романтические арки, стиль ар-нуво. Но главное в этом доме — то, что это вообще не дом, а город. Таким его задумал архитектор Лидваль. Дворы соединяет как бы свой Невский проспект, ведущий с Фонтанки на улицу Рубинштейна. А каждый подъезд — отдельный дом. Есть подъезды, где лишь несколько огромных квартир, но есть и подъезд со 114 студиями для молодежи…
Так вот: этот Невский проспект вечно перегорожен запертыми воротами. Внутрь, понятно, попасть не проблема: народа в доме-городе проживает тьма. Однако стоит собраться группой больше трех или достать фотоаппарат, как из-под земли вырастает некий парнишка, который орет и требует убраться вон. Если вы не соглашаетесь, зовет охрану. Это сын главы местного ТСЖ, искусствоведши и кандидатши наук, которая раз в год выпускает про Толстовский дом брошюрку, обильно украшенную виньеточками, фестончиками и цитатами про духовность. Она твердо убеждена, что всех чужих из дворов Толстовского дома надо гнать. Нечего чужакам их Невский топтать. Пшли вон, мы тут живем!
Эта дама в Петербурге не единственная. На Кирочной улице есть другой уникальный дом, инженера Бака, в котором архитектор Гиршович спроектировал между корпусами висящие коридоры. Потрясающее зрелище: эдакая гравюра Пиранези. Дом долго нуждался в ремонте. А когда его сделали, жильцы, держащие всех за баранов, в первую очередь перекрыли двор новыми воротами. Тех, кто пытается пройти, гонят. С экскурсантов требуют денег. Такие нравы. Это русская культура, не немецкая.
Та же ситуация — с домом страхового общества «Россия» на Моховой: шлагбаум, охранник, и «убирайтесь вон, мы щас полицию вызовем»! Здание это, к слову, забавно до чрезвычайности: в мелкую улицу воткнута копия дворца Марли Людовика XIV. Но на задах псевдодворца — совершенно итальянский город эпохи Возрождения. Очень впечатляющий. Именно там снимали «Собачье сердце». Но все это закрыто для чужаков.
И так всюду. Дома и дворы огораживаются и отгораживаются — даже от ближайших соседей. На Белинского я знаю два дома с общей помойкой. Так вот, обратно без ключа не пройти. Ппричем у каждого дома свой ключ, чтобы соседи, гады, к ним во дворы не смели зайти… И так не только в центре Питера. Что, в Кремле не так? Отгородиться, закрыться, обособиться, никого не пустить — в этом вообще суть современной русской культуры.
Именно такая культура убивает в Петербурге остатки западного, европейского, вольного духа. Потому что главное и принципиальное отличие Европы от России в том, что Европа основана на идее равенства. То есть на идее, что другой человек, совершенно посторонний, имеет равные с тобой права.
В старинном городе Аугсбурге — том самом, где жил когда-то писатель Малецкий — я снимаю и выкладываю в ютуб видео про повседневную немецкую жизнь. Одна серия — как раз про устройство дворов. Они обычно открыты, причем всегда и всем. У проходных дворов, с садами и ручьями, есть даже ворота с замком, но они не закрываются даже ночью. Когда заглядывают экскурсанты, там могут пить кофе жители-резиденты. Они экскурсии не гонят. Наоборот, улыбаются, вступают в разговор. Мне кажется, они гордятся, что через них как бы говорит история, которую приватизировать — дело немыслимое.
Я знаю места, где люди выкупали старые мастерские, за свой счет реставрировали и прокладывали через свою собственность туристский маршрут. Нет, они не берут процент с экскурсий. Просто им нравится, что они своими усилиями сделали часть истории доступной всем. Они, кстати, часто в своих домах-музеях и живут. И не видят в незнакомцах на пороге никакой проблемы.
Я ничуть не хочу сказать, что отгораживающиеся дом от дома, двор от двора и человек от человека делают Петербург менее туристически привлекательным. Приезжих всегда будет магнитом тянуть Невский — даже такой пыльный, шумный и загазованный, как сегодня. Но утрачивающий открытость Петербург, как и утрачивающая открытость Россия, теряют свою привлекательность для меня. Они мне все больше и больше чужие. В них дух скорее ближневосточный, чем европейский. У меня все меньше общего с людьми, которые искренне недоумевают: «Погоди, Дим, так ты что хочешь? Чтоб мы квартиру купили, а у нас во дворе черт знает какой сброд шлялся?!» У меня все меньше общего с людьми, для которых «сброд» — это все, кто не из их круга.
Думаю, мое исчезновение они воспримут с облегчением.
Да и я тоже.
Ну вот и славненько: можно начинать лицензировать тех, что остались.
Дмитрий Губин
